проснулся и вспомнил, что никакие чертовы Одди никуда уже просочиться не смогут. Прошлый раз стал для них последним.
Джанпаоло Бальони, сын Родольфо Бальони, племянник Гвидо, брат Симонетто и Троило, кузен Асторре, Джисмонди и Джентиле, и Грифоне, и Маркантонио, и… облегченно вздохнул и решил, что камень из катапульты ему приснился. Превратности профессии — даже когда ты уезжаешь из войны, война не уходит из тебя. И тут в двери дома ударил таран и двери эти — Джанпаоло чувствовал это спиной, костями, волной, прошедшей по дому — лопнули и влетели внутрь.
Он всегда приходил в эту спальню уже после тушения огней. И уходил до рассвета. Не потому что боялся, а просто не хотел огорчать отца. Одеваться не было нужды — он уже был одет, для дома, конечно, не для улицы. Легонько толкнул Мариетту, подождал несколько ударов сердца, пока ее глаза станут ясными.
— Запрись, сестренка. Не выходи и женщин своих не выпускай.
Кто бы это ни был, их не тронут нарочно, а вот случайно, в тесноте, в темноте…
Оруженосец, паренек по имени Маралья, толковый копейщик, уже не спал, стоял у двери снаружи. Если бы Джанпаоло ночевал в собственных комнатах, у него было бы оружие получше легкого меча. Крик, топот… Если бы Джанпаоло ночевал в собственных комнатах, он был бы мертв.
Нужно узнать, кто нападает. Увидеть и понять, что происходит. Было холодно, не оттого, что снаружи — зима, а просто от близкой опасности. Как корыто ледяной воды на голову: проснешься и протрезвеешь за мгновение. Очень холодная вода, очень медленное время — и только руки двигаются в том же сонном рваном ритме, словно марионетка у неумелого актера. Много медленнее мыслей.
Сюда, к женщинам, в узкие коридоры, путаницу пологов и занавесей, впускать врагов нельзя — а они стремились именно в покои сестры, и, значит, знали, где искать Джанпаоло. Значит, не чужие. Увидеть, кто — можно, если не торчать под дверью, а выбраться — глянув вниз, нет, тихо, все нападающие уже втянулись в дом — выбраться в окно, потянуться и прыгнуть вбок, зацепившись за ставень окна соседней залы. Подтянуться, глянуть в прорези — одновременно слыша глухой стук и треск вышибаемой двери, у которой он только что стоял.
Сейчас он увидит кого-то из знакомцев, а потом вернется. Непременно вернется.
Красное, желтое, громкий повелительный голос. Увидел, узнал, нет, не вернется. В зале распоряжался кузен Карло, Карло Петушиный Гребень, мот, желчный зануда — и во хмелю ведет себя скверно, как какой-нибудь Орсини. Терпели его, потому что кровь не вода, а еще потому что за семью он дрался любому на радость, а в большую власть ему хода все равно не было — слишком много хороших людей между ним и старшинством. Вот он, видно, и решил уравнять шансы. Наверху топали и скрипели, стучали, ухали. Мальчик влез в драку, покупал время. Время понадобится — тихо-тихо, медленно-медленно, вверх и еще раз вверх, до крыши. И ползком.
Нельзя возвращаться. Нельзя, потому что Карло без маски. Он пришел открыто, он не боится, что его узнают. Не боится мести. Значит, в деле не только он, режут не только здесь. На свадьбу собрались толпы, провести своих людей в город — проще простого. Проще простого, если твоя фамилия — Бальони и ты родич жениха… Карло должен убить отца, дядю, меня с братьями, Асторре с братьями — и еще кузена Грифоне, потому что Грифонетто самый сильный из младшей родни и любит Асторре, как будто их одна мать родила, и не позволит, чтобы убийца ходил по земле…
Джанпаоло почти прыгнул с края крыши вниз, в темный внутренний двор дома Грифоне. Душой он был уже там, среди мокрой темной листвы, на старых камнях у колодца — наверное, потому и заметил лунный блик на лезвии, услышал короткий тихий вздох, почуял человека. Не чужого. Он не пах ничем чужим — влажная шерсть, ожидание, выделанная кожа, вино, настороженность, сталь… и тогда Джанпаоло понял: внизу засада. Засада, поставленная тем, кто заранее знал: врасплох его не возьмут, и он бросится к кузену.
— Я, — говорит хозяину стоящий в оконном проеме Бальони, — и правда хотел тогда спрыгнуть вниз и убить их всех.
Он резко выдыхает, лупит рукой по каменной стене, бранится. Тогда, на крыше, он молча — и даже не удивившись, — развернулся и бросился в другую сторону.
— И что было дальше?
— Залез на чердак к каким-то студентам… они сначала перепугались и хотели меня выдать. Пока я бегал по крышам, весь город успел узнать, кого уже зарезали, а кого еще ищут. — Джанпаоло пожимает плечами. — Они все были из других городов, и что им наши семейные ссоры? К счастью, они быстро передумали. Дали мне мантию с капюшоном, помогли выйти в нижний город. К закату я добрался до своих. Я отряд под городом оставил — не тащить же их на свадьбу, подумали бы, что я родне не доверяю. У меня было мало людей для штурма, так что я еще всю ночь провозился, собирал. К счастью, Вителли как раз рядом случился, а мы с ним ладим. Он мне часть своих и одолжил.
Они шли тогда по улице всей как бы студенческой компанией, а на мостовой перед домом лежал кузен Асторре — и смотреть можно было только на лицо, оно осталось целым. А его молодая жена, недавняя невеста, на свадьбу которой съехалась четверть страны, лежала рядом, аккуратным белым клубочком. Потом рассказали — пыталась прикрыть мужа своим телом, да кто ж стал разбирать, что она женщина. Перед всеми домами семьи лежали тела, город ходил смотреть. Симонетто, младший, погиб, пытаясь прорубиться к братьям, кричал «Держитесь, я здесь!» Но тогда Джанпаоло еще не знал, тогда он видел только этих.
* * *
Хозяин слушает и как бы не слушает — скорее, разглядывает Джанпаоло, темный силуэт в оконном проеме. Позади закат, обливающий гостя то ли вином, то ли кровью с головы до пят. Если бы Бальони нужны были слова сочувствия или негодования, он бы их услышал. Гостю не нужны слова — его просто только сейчас догнала та ночь в Перудже, вести о которой уже разнеслись не только по полуострову, и уже дано было ей имя: «Кровавая свадьба»…
Один из Бальони, Карло Петушиный Гребень, при помощи пары свояков и солдат, их и своих собственных, перерезал значительную часть большого и шумного семейства Бальони — и молодоженов, и кузенов, и одного из